Так как выборы завершились, я могу без подозрений в агитации сказать, что не ходил на них. Не ходил, потому что не вижу в этом ни малейшего рационального смысла. Все разговоры о том, что из-за таких как я … далее можно вставлять все что угодно, на меня не оказывают ни малейшего впечатления.

Политическая система современной России, а то, что мы называем прости господи парламентом, является частью этой системы, сформирована таким образом, что никак не связана с выбором народа. Выборы являются дежурным и во многом медийным мероприятием и не способны в принципе повлиять на сложившуюся систему власти и управления.

Это не упрек, не жалоба, а всего лишь констатация.

Попробую пояснить свое утверждение, причем оговорюсь — ни малейших эмоций ни во что я не вкладываю. Симпатичны или отвратительны мне те или иные кандидаты или партии, в данном случае вопрос глубоко перпендикулярный.

Смысл любой системы управления заключается в создании такой политической системы, в которой основные противоречия будут сбалансированы, а значит — их разрешение будет вести к развитию всей страны как социального субъекта. Отсутствие баланса ведет к невозможности разрешать противоречия, накапливая их до достижения предела устойчивости.

В этом смысле неважно: однопартийная, двупартийная или многопартийная политическая система. Количество в данном случае не играет никакой роли. Важно наполнение.

Для России критической проблемой и основным противоречием всегда были, есть и будут оставаться две тенденции — центробежная и центростремительная. Центральная власть всегда формирует центростремительную повестку, регионы — центробежную. В балансе эти тенденции взаимодополняют друг друга и создают устойчивую и развивающуюся страну. Как именно она называется — СССР, Российская империя, Российская Федерация или как-то еще — неважно. История, география и экономика страны таковы, что наличие этих двух тенденций диагностируется на любом историческом этапе.

После распада СССР и окончательных похорон советской системы управления в конце 93 года попытки создания политической системы вначале носили очень искусственный и нежизнеспособный характер — достаточно вспомнить собранные на коленке «Наш дом Россию» и партию Рыбкина (даже не припомню ее названия). Очень быстро в НДР мигрировала действующая номенклатура, в рыбкинский симулякр стали прибиваться аутсайдеры, в итоге задуманная лево-правая конструкция умерла, так как в ней было в принципе невозможно формировать механизмы разрешения противоречий, включая основной.

Явочным порядком на месте умершей конструкции стала возникать другая, более вменяемая и главное — вполне отвечающая запросу на разрешение ключевого противоречия. Две номенклатурные партии — Единство и Отечество — Вся Россия, естественно, плевать хотели на этот ваш народ (в конце концов, не для того же уничтожали Союз, чтобы народу жилось лучше. Лучше должно было стать как раз номенклатуре). Однако Единство формировалось той частью новой элиты, которая тяготела к федеральному центру, а ОВР было детищем регионалов и примкнувших к них противников последствий «семибанкирщины» из выходцев из федерального центра. Стала складываться буржуазно-парламентская двупартийная конструкция, в которой обе ключевые партии отражали интересы правящего класса (тогда еще именно класса) и были вполне равны друг другу по организационным и ресурсным возможностям.

В принципе, возникал шанс на строительство пусть и глубоко ненародной, но все-таки зависящей в определенной мере именно от народа сугубо буржуазно-демократической системы, имеющей два совершенно неоспоримых плюса.

Первый плюс — перевод борьбы между различными номенклатурными группировками в публичное пространство. Это, конечно, не отменяет подковерных драк и договоренностей, однако публичность создает фундамент, на котором формируется система контроля над правящей элитой. В такой системе есть всё то же — коррупция, непотизм, воровство и классовая солидарность элиты. Но контроль задает системные рамки, выход за которые влечет ответственность, включая и персональную. Во всяком случае, нынешние обыденные ситуации вроде центнеров конфискуемой наличности у должностных лиц превращаются в элемент политической борьбы, целью которой является власть — точнее, легитимная ее смена. Возникает механизм внутренней самоочистки, и что самое важное — этот механизм становится частью системы. В общем, публичность политической борьбы — это всегда признак здоровья политической системы, хотя, естественно, идеализировать ее не стоит.

Второй несомненный плюс работающей парламентской демократии — создание баланса уже внутри исполнительной власти. Сегодня премьер-министр — фигура декоративная, и может иметь вес только в случае, если президентом становится полное, извините, фуфло. Что мы, кстати, и наблюдаем. В ситуации, когда в системе имеется дееспособный парламент, фигура премьера становится очень значимой и формирует баланс в противоречии между правительством и президентом. Это в свою очередь создает серьезный барьер в вопросе превращения системы управления в деспотическую.

Опять же — не идеализируя всей этой конструкции, можно сказать, что в начале нулевых в России стала зарождаться парламентская демократия. Ей, конечно, нужно было пройти ряд неизбежных стадий формирования, избежать ряда опасностей на этом пути, но конечным итогом неизбежно становился баланс интересов, который всегда является основой любого развития.

Что произошло в реальности, мы в курсе. Сугубо волевым порядком обе создающиеся структуры были принудительно согнаны в Единую Россию, которая утратила весь перечень достоинств своих составных частей, оставив все негативные черты «партии власти». Теперь противоречия (которые никуда не деваются) загнаны в непубличное поле, а значит — арбитром в спорах становится не народ, а конкретный начальник. Народ из этого уравнения принудительно вычеркнут, причем навсегда.

Курс на строительство мафиозного государства, которое стали строить бандиты и воры новой генерации, был несовместим с идеей даже буржуазной демократии. Поэтому вполне себе травоядная конструкция из двух элитных партий была ликвидирована, так как несла в себе угрозу аристократии воров и силовиков, получившей доступ к государственной власти, включая и высшую.

Строго рационально, даже однопартийная система вполне способна создать сбалансированную систему, разрешающую противоречия и имеющую перспективы развития. Но в этом случае должно выполняться ключевое условие — государственная партия должна обладать идеологией, а идеология должна иметь статус государственной. Партия в таком случае, пронизывая все структуры управления государством, вводит рамки и границы, определяемые идеологией, во всю деятельность госаппарата. В сущности, таким государством и был СССР — и его распад во многом стал возможным после утраты идеологии, после которой контроль над госаппаратом стал безвекторным, а значит — невозможным.

Нынешняя партия власти Единая Россия подчеркнуто внеидеологична, а чтобы ни у кого на этот счет не возникало иллюзий, есть соответствующая статья Конституции, прямо запрещающая госидеологию. Ключевое условие не выполняется, а потому система власти столь же подчеркнуто и безнадежно разбалансирована — нет механизма разрешения ключевых противоречий. Сегодня система управления — это деспотия, которая существует на единственной скрепе — устойчивости высшей правящей верхушки, которая является арбитром. Как только ее право на арбитраж будет поставлено под сомнение — система немедленно придет в состояние распада. Других скрепляющих элементов в деспотии не существует. И в нашей, и любой другой.

Главное — в сложившейся сегодня мафиозной системе управления для народа нет места. Он является лишь кормовой базой, но ни малейшего влияния на процесс формирования власти не оказывает. В сущности, неважно, какие проценты будут оглашены по телевизору — сама система с единственной безыдейной партией власти и окружающих ее псевдооппозиционных (а по сути — просто подразделений той же партии власти) партий останется в полной неприкосновенности.

Оппозиция, суть которой — борьба за власть — власти боится, не хочет ее и не знает, что с ней делать. Пример — выборы 1996 года, которые были грубо сфальсифицированы, о чем простодушно признался Медведев на встрече со студентами журфака во время своего президентства. Но победитель — Зюганов — и не рассчитывал на победу, он ее боялся, не хотел и с облегчением отказался от победы, когда добился ее. Так что даже совершенно невероятное событие — победа какой-либо оппозиционной партии на парламентских или оппозиционного кандидата на президентских выборах все равно имеет нулевое значение. Все решено еще до дня псевдовыборов.

Такие системы могут существовать до исчерпания предела своей устойчивости, когда неразрешимые противоречия в конечном итоге их не разорвут. В древности, когда вопрос скорости развития не имел принципиального значения, такой предел измерялся интервалами плюс-минус сто-двести лет. Сегодня темпы развития настолько высоки, что 20-30 лет — это уже эпоха. Если Россия за последние четверть века даже не удвоила свой ВВП в текущих ценах, то Китай за тот же период, стартовав с меньших показателей, увеличил его в тридцать раз. США, которым по понятным причинам с их высокой базы демонстрировать такие темпы проблематично, за те же четверть века утроили свой ВВП. 

То есть, отставание России есть величина хроническая, и генерирует это отставание именно сложившаяся регрессивная система управления. Отставание и деградация страны «съедают» ее устойчивость, и чем динамичнее идет отставание, тем быстрее исчерпывается срок жизни деспотии.

Я не вижу у нынешней путинской России ни малейшего признака, который позволяет надеяться на перелом сложившейся тенденции. Для нас даже буржуазная демократия сегодня — недостижимый идеал, и любые попытки имитировать хоть какую-то демократию не имеют под собой ни малейшей основы. До тех пор, пока мафия будет управлять страной, у нее нет будущего. Собственно, поэтому принимать участие в имитации этого будущего я не вижу ни малейшего смысла.